— Как вы думаете, когда он начнет вставать? — спросил Тревис.

Подумав, Джим сказал:

— Возможно, завтра. Сначала будет шататься, но, возможно, завтра. Увидим.

— Когда Эйнштейн встанет, — сказал Тревис, — и к нему вернется чувство равновесия и интерес к ходьбе, это будет означать, что и в голове у него тоже прояснилось. Мы устроим ему экзамен, чтобы доказать вам, насколько он умен.

— Справедливо, — сказал Джим.

— А если он докажет это, — спросила Нора, — вы не донесете на него?

— Донесу на него людям, которые создали этого Аутсайдера, о котором вы мне рассказывали? Донесу на него этим людям, которые состряпали эту чушь в бюллетене? Нора, за кого вы меня принимаете?

— За порядочного человека, — сказала Нора.

Сутки спустя, в воскресенье вечером, Эйнштейн ковылял по кабинету Джима Кина, шатаясь, как маленький старичок на четырех ногах.

Нора быстро передвигалась на коленках рядом с ним, говоря ему, какой он замечательный и храбрый пес, мягко поощряя его продолжать путь. Каждый его шаг приводил ее в такой восторг, как если бы он был ее собственным ребенком, делающим свои первые шаги. Но еще больший трепет испытала она от взгляда, которым он несколько раз наградил ее; этот взгляд, казалось, выражал огорчение по поводу собственной немощи, но в нем одновременно было и чувство юмора, как будто он говорил: «Эй, Нора, это тебе что, театр или что? Разве это не смешно?»

В субботу вечером ему дали немного твердой пищи, а в воскресенье Эйнштейн целый день поклевывал легко перевариваемую пищу, приготовленную ветеринаром. Он много пил, а самым обнадеживающим признаком его выздоровления было настойчивое желание выйти на улицу справить нужду. Пес не мог подолгу стоять на ногах и время от времени ковылял вяло и плюхался на матрац; однако он не натыкался на стены и не ходил кругами.

Накануне Нора выходила за покупками и вернулась тремя коробками игры «Скрэббл». Сейчас Тревис разложил все буквы на двадцать шесть стопок в углу кабинета, где на полу было много пустого пространства.

— Мы готовы, — сказал Джим Кин. Он сидел на рядом с Тревисом, подогнув под себя ноги на индийский манер.

Рядом с хозяином лежал Пука и озадаченно смотрел на происходящее.

Через всю комнату Нора подвела Эйнштейна к нам. Обхватив его голову руками и глядя ему прямо глаза, она сказала:

— О'кей, мохнатая морда. Давай с тобой докажем доктору Джиму, что ты не какое-нибудь жалкое подопытное животное, используемое в раковых исследованиях. Покажем ему, кто ты есть на самом деле, и поможем понять ему, почему эти люди в действительности тебя разыскивают.

Нора пыталась убедить себя в том, что во взгляде умных глаз ретривера она видела прежнее сознание.

С явной нервозностью и страхом Тревис спросил:

— Кто задаст первый вопрос?

— Я, — не колеблясь, ответила Нора. Обращаясь к Эйнштейну, она спросила:

— Как поживает скрипка?

Они рассказывали Джиму Кину о послании, которое обнаружил Тревис в то утро, когда Эйнштейн заболел, — «СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ» — так что ветеринар понял вопрос Норы.

Эйнштейн, мигая, взглянул на нее, затем на буквы, снова, мигая, посмотрел на нее, понюхал буквы, и у Норы от страха уже похолодело в животе, когда пес вдруг начал выбирать нужные буквы и носом раскладывать их.

«СКРИПКА ПРОСТО РАССТРОИЛАСЬ».

Тревис вздрогнул, как будто страх, сидевший в нем, был мощным электрическим зарядом, который в одно мгновение вышел из него. Он сказал:

— Слава Богу, благодарю тебя, Господи, — и рассмеялся от удовольствия.

— Будь я проклят, — сказал Джим Кин.

Пука высоко поднял голову и навострил уши, понимая, что происходит что-то важное, но неуверенный в том, что именно.

Сердце Норы переполняли облегчение, возбуждение и любовь. Она вернула буквы на место и сказала:

— Эйнштейн, кто твой хозяин? Назови нам его имя.

Ретривер посмотрел на нее, на Тревиса, затем выдал обдуманный ответ:

«ХОЗЯИНА НЕТ. ЕСТЬ ДРУЗЬЯ».

Тревис рассмеялся.

— Мой Бог, я согласен! Никто не может быть его хозяином, но каждый должен чертовски гордиться дружбой с ним.

Интересно: это доказательство того, что разум Эйнштейна не пострадал, заставило Тревиса рассмеяться от удовольствия, впервые за много дней, а Нору взволновало до слез.

Джим Кин смотрел на все, широко раскрыв глаза от изумления и глупо ухмыляясь. Он сказал:

— Я чувствую себя, как ребенок, прокравшийся вниз в ночь перед Рождеством и увидевший, как настоящий Санта-Клаус кладет под елку подарки.

— Теперь моя очередь, — сказал Тревис, выходя вперед и, положив руку на голову Эйнштейна, ласково похлопывая его. — Джим только что упомянул Рождество, и оно уже не за горами. Осталось двадцать дней. Скажи мне, Эйнштейн, что бы ты хотел получить от Санта-Клауса?

Дважды пес принимался раскладывать буквы, но оба раза передумывал и снова смешивал их. Он прошлепал к своему месту, улегся на матрац, застенчиво посмотрел по сторонам, увидел, что они все ждут ответа, снова встал и на этот раз составил просьбу Санта-Клаусу:

«ВИДЕОКАССЕТЫ С МИККИ МАУСОМ».

Они легли спать только в два часа ночи, потому что Джим Кин был просто опьянен, не пьян от пива, вина или виски, а опьянен от полнейшего восторга по поводу разумности Эйнштейна.

— Как у человека, да, но все равно собака, все равно собака, чудесным образом похожая и одновременно замечательно другая: человеческое мышление, насколько я могу судить по тому малому, что видел.

Но Джим не требовал новых доказательств собачьего интеллекта и после дюжины примеров первым предупредил, что им не следует утомлять больного. Все же доктора как будто наэлектризовали, он был так возбужден, что едва мог сдерживаться. Тревис не удивился, если бы ветеринар неожиданно взорвался.

В кухне он умолял их повторить свои рассказы об Эйнштейне: случай с журналом «Модерн Брайд» в Сольванге; как он сам разбавил холодной водой первую горячую ванну, которую налил для него Тревис; и многое-многое другое. Некоторые истории Джим практически пересказывал сам, как будто Тревису и Норе они были неизвестны, но они с радостью доставляли ему это удовольствие.

Затем он схватил со стола бюллетень о розыске Эйнштейна, зажег спичку и сжег его в раковине. Потом смыл пепел.

— К черту этих недалеких людей, которые хотят держать взаперти такое создание, чтобы его колоть и изучать. Может быть, у них и достало гениальности сотворить Эйнштейна, но они не понимают значения того, что содеяли. Они не осознают его величия, потому что иначе бы не захотели держать его в клетке.

В конце концов, когда Джим Кин нехотя признал, что им всем необходим отдых, Тревис отнес Эйнштейна (уже спящего) наверх в комнату для гостей. Из подушек и одеял они соорудили ему на полу постель рядом со своей кроватью.

В темноте, лежа под одеялом и слушая успокаивающе-тихое посапывание Эйнштейна, Тревис и Нора прижались друг к другу.

Она сказала:

— Теперь все будет в порядке.

— Неприятности пока еще впереди, — сказал он.

Тревис чувствовал: выздоровление Эйнштейна ослабило проклятие преждевременной смерти, преследовавшее его всю жизнь. Но он пока не был готов к тому, что оно совсем исчезло. Аутсайдер все еще где-то бродил… и он приближался.

Глава десятая

1

Во вторник, седьмого декабря, днем, они увозили Эйнштейна домой. Джим Кин никак не хотел их отпускать. Он проводил их до пикапа и, стоя у окна со стороны водителя, повторял им, что лечение надо продолжать еще пару недель, напомнил, что раз в неделю в течение следующего месяца хотел бы видеть Эйнштейна, и приглашал их приезжать к нему не только для осмотра собаки, но и просто так, в гости.

Тревис понимал: ветеринар пытается сказать им, что хочет остаться частью жизни Эйнштейна, надеется участвовать в этом чуде.